Интернат, или сундук мертвеца - Страница 19

— Нам пора, — сказал Казимир и первым вышел из кафе, не поднимая головы.

Далила высмеяла конспирацию Казимира и усадила друзей детства на скамейке возле фонтана. На скамейке уже сидела старушка и наблюдала за ребенком у воды.

— Вы говорите по-русски? — спросила Далила у старушки.

Старушка неуверенно улыбнулась и пожала плечами, с интересом наблюдая за ртом Далилы.

— Можно говорить. — Далила почти силой усадила стариков и села между ними.

— Нет, ну что в мире творится, а? Пернуть нельзя, чтобы тебе по-русски… — начал было Зика, но его быстро и громко убедили говорить по существу.

— Это какой-то стамбульский синдром русского присутствия! — не удержалась от диагноза Далила.

Зигизмунд, торопясь и глотая окончания слов, еще раз повторил добытую информацию.

— Ты хочешь сказать, — задумчиво начал Казимир, утирая лоб платком, — что русская девочка зарезала большого толстого русского и ее собираются утопить в сундуке, как сказали эти… эти люди в кафе?

— Ну да! Правда, про железный ящик еще не точно решено, но с предыдущими плохими девочками, у которых вдруг умирал клиент, так и делали! Ночью — в море!

— Ты хочешь сказать, — Казимир стал еще более задумчивым, — что эти люди в кафе!..

Я имею в виду, что они все это знали и нам так и сказали?!

— Ну да, — тихо ответил Зика.

— Тогда зачем ты лишил меня часов и кольца, идиот! — закричал Казимир и попытался вцепиться в Зику, но Далила мешала, отталкивая его руки. — Если все вокруг говорят про это на каждом шагу?!

— Нашелся умник! — закричал Зика. — Бинокль он купил! Пошел бы в кафе, залез на стол и спросил бы про все это громко! Нечего было меня посылать на такое опасное дело! — Зика отодвигался подальше на скамье, пока она не кончилась.

— Мои любимые часы! — Казимир вскочил, оттолкнул руки Далилы и подбежал к Зике.

Они сцепились, упав возле скамейки.

Неотработанный с годами внутренний комплекс вины на почве нереализованных амбиций детства, — объяснила Далила изумленной старушке, неуверенно улыбающейся и ничего не понимающей. — В принципе это излечимо, но только если они проживут вместе минимум год, тогда у них появятся новые впечатления. У вас ребенок залез в воду. — Она показала рукой на фонтан.

Хамиду сообщили, что Ева обмерена и одежда будет готова через два дня. В Стамбул прилетел Никитка, секретарь Феди. Он почти ничего не спрашивал, ел мало, спал часа два, съездил в морг и опознал Федю. Потом пришел в комнату, где заперли Еву Курганову, и начал читать вслух. Когда Ева, прикованная наручниками за одну руку к кровати, задремала, Никитка встал и ударил ее хлестко по щеке, не давая заснуть. Ева от неожиданности всхлипнула и в ужасе распахнула огромные синие глаза. Никитка купился: удовлетворенно отвернулся, чтобы пойти к своему стулу, и получил сильно и резко в задницу босой ногой. Он упал, едва успев выставить руки в последний момент. Рукопись рассыпалась.

Никитка сел, тяжело дыша. Ева смотрела весело.

— Что, радость моя, подраться хочешь? Тогда сними наручники. Ты хоть и хроменький, но все же мужчина!.. Давай без обид — один — один?

Никитка поднялся, собрал с пола листки, положил их на деревянный столик с ножками в виде когтистых птичьих лап, подошел еще раз к Еве, чтобы осмотреть повнимательней, хорошо ли прикреплены наручники.

Ева полулежала, поэтому для хлесткой пощечины ступней в красивое лицо Фединого секретаря ей потребовалось сделать легкое и сильное, но почти незаметное движение ногой.

Никитка отлетел к стене, размахивая руками, ударился головой и на секунду потерял сознание.

Он лежал, прикрыв глаза. Ева физически почувствовала ненависть — душной волной слабого пота сквозь дорогой одеколон.

— Два — один! — сказала она, все так же тараща глаза. — Еще раз подойдешь близко, счет поменяется! На расстоянии не считается, это я к тому, что, если ты меня сейчас пристрелишь, все равно будет два — один в мою пользу. А если хочешь развлечь, скажи сначала, что читаешь.

— Это роман о великом человеке, Феде Самосвале, — Никитка говорил вполне серьезно, но Еве стало смешно, — зарезанном стамбульской проституткой, офицером милиции. — Руки у секретаря тряслись, он заставил себя сесть на стул.

— Мама родная! — Ева закатила глаза. — Что же это за напасть такая, все пишут, ну все!

— Федя Самохвалов очень любил своего отца! — строго сказал Никитка.

И Ева поняла, что ей читают начало великого романа.

Просто сказать, что Федя очень любил своего отца, — это очень нейтрально, потому что любовь в их взаимоотношениях была запрятана. Взрослый мужчина толком не понимал, что ему делать с ребенком мужского пола, когда уже не надо стирать пеленки и вставать ночью укачивать. Мать Феди умерла при родах, многочисленная родня отца женского пола с радостью сюсюкала и опекала крепыша Федю, но образы их стерлись очень быстро из памяти — так теряет подросший человечек воспоминания беспомощного тела.

Отца арестовали зимой, Феде женщины ничего не сказали, это называлось сначала «отец в командировке», потом «небольшие неприятности», потом неожиданно и страшно «отец умирает».

Отец умирал в тюремной больнице. С трудом дыша отбитыми легкими — уголовники одинаково люто ненавидели насильников-педофилов и нелегальных кооператоров, — он цеплялся слабыми скрюченными пальцами за куртку сына.

— Сынок! Видишь, как оно, сынок. А я ведь ничего, я просто родину любил.

Федя с трудом понимал происходящее и не мог оторвать взгляда от конвоира у кровати.

— Ты тоже родину люби. — Отец цепко держал Федю воспаленными глазами. — Ты географию учишь?